foto1
Мы единственные, к кому вы захотите прийти еще...
foto1
Мы единственные, к кому вы захотите прийти еще...
foto1
Мы единственные, к кому вы захотите прийти еще...
foto1
Мы единственные, к кому вы захотите прийти еще...
foto1
Мы единственные, к кому вы захотите прийти еще...


Один из главных парадоксов маскулинности состоит в том, что мужчина тщательно скрывает то, чем он больше всего гордится и что самой природой выставлено напоказ и не поддается самоконтролю.

Герой шутливого рассказа Альберто Моравиа "Я и он" 35-летний Федерико ведет постоянный диалог с собственным членом. По словам Федерико, пенис - только часть его тела, кусок мяса, которым он, тем не менее, очень гордится: "25 см в длину, 18 см в окружности и 2.1 кг весом", "могучий и сильный, как дуб, с выступающими венами, "он" стоит над моим животом почти вертикально и взрывается у меня между пальцев, как только что откупоренная бутылка шампанского". Однако "Он" (или "Федерико - царь") с этими утверждениями не согласен. Сплошь и рядом "Он" не только существует сам по себе, но даже диктует хозяину собственную волю. "Он" капризен и своеволен, вуайер, садист, мазохист, гомосексуал и фетишист, не желающий знать никаких ограничений. Между Федерико и его членом идет соперничество и борьба за власть. "Мы - это не "мы", а "я" и "ты". Вообще, знаешь, ты лучше не заговаривай со мной. Я тебя ненавижу", - говорит Федерико. На это "Он" отвечает, что он вовсе не кусок мяса, а свободное желание: "Когда ты, наконец, поймешь, поверхностный, легковесный человек, что я - желание, а желание не имеет пределов?"

Тема раздвоения и конфликта между мужчиной и его пенисом широко распространена в мировой литературе, начиная с гоголевского "Носа" (нос - всего лишь символ пениса) до недавней сатирической повести Александра Васинского (не знаю, удалось ли ему опубликовать ее, я читал ее в рукописи), где отделившийся от героя громадный пенис, который за его наглое поведение уместнее называть просто хуем, не только зажил самостоятельной жизнью нового русского, но едва не сделался президентом России.

А уж что до секса, то тут мужчина перед своим членом и вовсе бессилен. "Как я могу управлять собой, если даже мой член неуправляем?", - жалуется герой повести Дмитрия Бушуева "На кого похож Арлекин?". Молодой учитель не знает, что это - самая трудная форма и прообраз всякого иного самоконтроля:

Автономия мужского члена - не просто литературная метафора, но социобиологический факт. Как известно, мужские члены значительно длиннее и толще, чем у самцов приматов. Гипотетическое палеоантропологическое объяснение (М.Шитс-Джонстон) связывает этот факт с прямохождением, в результате которого пенис стал более заметным и видимым, сделавшись из простого орудия сексуального производства также возбуждающим знаком для самок и, самое главное, символом маскулинности для других самцов (по аналогии с оленями, у которых знаком статуса является размер рогов).

Символическое значение мужского члена выходит далеко за пределы его репродуктивной функции. По выражению американской писательницы Камиллы Палья, сущность маскулинности - концентрация и проекция вовне. Мужская эрекция и эякуляция - прообразы всякой культурной проекции и концептуализации - от искусства и философии до фантазий, галлюцинаций и маний. "Мужское мочеиспускание - своего рода художественное достижение, кривая трансцендентности. Женщина просто увлажняет почву, на которой она стоит, тогда как мужская уринация - своего рода комментарий: Кобель, помечающий каждый кустик на участке, - это уличный художник , оставляющий при каждом поднятии лапы свою грубую подпись."

Конечно, это всего лишь метафора. Но недаром мальчики часто соревнуются, сначала - чья струя сильнее, а затем - чья сперма брызнет дальше. В этих мальчишеских соревнованиях, не имеющих аналога у женщин, явно присутствует типично мужской мотив соревновательности и достижения и его естественная производная - исполнительская тревожность (самый распространенный мужской психосексуальный синдром).

Проблематичность взаимоотношений мужчины с его половым органом давно уже сформулирована учеными как оппозиция пениса и фаллоса, тесно связанная диалектикой голого и нагого.

В обыденной речи и в сексологии (включая терминологический словарь в моей книге "Вкус запретного плода") эти слова часто употребляются как синонимы, но на самом деле они обозначают совершенно разные вещи. Пенис - это материальный анатомический предмет, которой висит и шевелится у мужчины между ногами и с помощью которого он писает и ведет сексуальную жизнь. Фаллос не обладает материальным существованием, это лишь обобщенный символ маскулинности, включая сексуальное желание. Фаллос, который лишь по форме напоминает пенис, всегда должен быть большим, сильным, жестким, неутомимым. Фаллические культы, существовавшие у всех народов мира и занимающее важное место в мужском обыденном сознании, подразумевают не плодородие, любовь или похоть, а могущество и власть. Недаром на древних наскальных рисунках мужчины более высокого ранга изображались с более длинными фаллосами.

В начале 1980-х годов, когда я был с лекциями в Ростове, меня попросили прочитать лекцию по сексологии для аппарата обкома партии. В те годы о таких вещах публично не говорили, все сидели с каменными лицами. Но когда я упомянул вышеприведенный факт, все головы сразу же повернулись к секретарскому столу. Впрочем, проводивший заседание второй секретарь обкома (первого, который был его инициатором, неожиданно вызвали в Москву), перед началом сказал мне в шутку, что на всякий случай наденет вторые брюки.

Все мифопоэтические описания мужской сексуальности и ее аппарата на самом деле относятся не к пенису, а к фаллосу. Поэтому наивно ожидать от них физиологического или психологического реализма. Так же, как нагое не может быть голым, фаллос не может стать пенисом, и обратно.

Но чем выше наше почтение к фаллосу, тем меньше мы знаем о своем скромном пенисе. В отличие от фаллоса, пенис застенчив, стеснителен, окутан тайной, спрятан от критического взгляда. Стоит только показать кому-то пенис, как он тут же притворяется фаллосом, с которым у мужчин ассоциируется множество иллюзий, причем не только индивидуальных.

Один из самых распространенных светских фаллических культов - культ Вождя, которому приписываются сверхъестественные качества и которому поклоняются рядовые члены группы. Напротив, при обряде инициации, посвящения юноши в закрытое мужское сообщество или при насильственном оголении происходит обратное - символическая демаскулинизация. Оголение, то есть условное, символическое изнасилование, означающее потерю вирильности, вызывает у мужчины сильные эротические чувства, составляющие стержень садомазохистских фантазий. Однако с точки зрения мужской группы, подвергающей молодого человека такому испытанию, поведение его реального пениса практически не имеет значения: если он не встает - значит, ты не мужчина, а если встает - значит, унижение доставляет тебе удовольствие, значит, ты гомик и, следовательно, опять-таки не мужчина.

Как пишет автор монографии об изображении мужского тела в американском кино известный киновед Питер Леман, "господствующие в нашей культуре изображения фаллической маскулинности основаны на том, чтобы держать мужское тело и гениталии подальше от критического луча света: Не будет преувеличением сказать, что благодаря пенису-фаллосу мужчины при патриархате обретают свое привилегированное положение в обществе, но одновременно оказываются глубоко отчужденными от своих собственных тел, потерянных за его чудовищностью. Не удивительно, что они так часто оказываются ранимыми".

Чтобы раскрепостить мужское тело и сделать пенис предметом рефлексии и художественного изображения, культура должна была снять целый ряд запретов:

а) на наготу,

б) на мужскую наготу,

в) на сексуальность

г) на гомосексуальность.